Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

какую-то стройную историю. Кубики останавливаются и выстраиваются в ряд. В стройный текст. Только прочитать я не могу их. Вроде даже есть чувство, что я все понял, но что именно понял – не знаю. И жду предсказания

Тибетец глубокомысленно смотрит на кости. Время вокруг остановилось.

Пальцы у меня покрылись испариной… будто я поставил на какую-то команду в тотализаторе последние сбережения и жду результатов. Если по правде, то так оно и было. Возвращаться некуда. Сбежал из дома, уехал на поиски китов, которые должны открыть мне тайну рождения. Попал в какую-то секту, которая, скорее всего, занимается чем-то криминальным, стрелял из пистолета и даже провел ночь в литовском КПЗ.

Тибетец секунд тридцать хранил молчание, будто мое дело оказалось сложнее других. А потом широко улыбнулся и сказал на английском с тибетским акцентом:

– Very good.

Я посмотрел на него, затем на Рупу. Ну типа я жду расшифровки мистического пророчества.

Тибетец посмотрел на меня и на кости и сказал еще раз:

– Very good.

Рассмеялся и сделал рукой жест, мол, проходите, не задерживайте народ. Как муху прогоняет. Типа «лети, я тебе на форточку показал, а дальше сам выкарабкивайся». И мы вышли… Рупа улыбался, хлопал меня по плечу:

– Ну… едем, все отлично! Very good; слышал, что сказал Ринпоче?!

– Это что, типа какой-то коан и я должен его разгадать? – спросил я.

Но Рупа не ответил. Никто не ответил. Он уже погрузился в свои размышления. А у меня в голове звучала только эта непонятная фраза: very good! И как я ее ни вертел у себя в голове, понять ничего не мог – и до сих пор не понял. Но может быть, именно это предсказание и помогло мне выжить в самый сложный момент истории, когда я уже почти умер и не думал, что доберусь до финальной точки путешествия.

Лес и время

На обратном пути Рупа свернул с дороги. Сказал, что на пару минут – нужно заехать попрощаться с другом. Мы вылезли из машины и минут двадцать шли по тропинке вглубь леса. Высокие сосны легонько покачиваются на ветру. И поскрипывают, как корабельные мачты. Я задираю голову и вижу, как стволы самыми своими кончиками неба касаются. И голова кругом и от аромата смолы и хвои, и от высоты, и от неожиданности, что вот ты с дороги съехал, сделал пару шагов в сторону и в другом мире оказался.

Вскоре мы вышли на поляну. Посередине могучий дуб раскинулся, вокруг бревна повалены, ложбинка для костра. И свет так просачивался нежно сквозь ели и сосны, что видно, как всякие мелкие частицы, травинки и пылинки дрейфуют. И мы остановились в этой густой тишине. И стояли так минут пять, наверное. Словно прилипли к этой благости.

– Какое-то время побудем здесь, подождем друга, – сказал Рупа.

– Кого?

– Я же сказал, Леннон. Ты плохо меня слушаешь. Подождем друга.

– Ну ок. Ты всегда с ним в чаще леса встречаешься?

– Всегда. Только здесь. Просто сиди и слушай. Он придет.

И мы сели на бревно. И просто стали ждать. Сидели и сидели. И мне уже стало скучно. Я веточкой рисовал узоры на остывающей от полуденного солнца земле. Рыл ямку. Рассматривал муравьев, которые тащили травинки и высохшие иголочки в свой муравейник. Походил вокруг бревна. И вскоре благость уже улетучилась. И на смену ей вернулась тревога. То вспомнил отца в гробу. Лежит серый, высохший. Как упавшее дерево. То мать из тени выходит и за руку тянет за собой. И тетя из мрака шепчет: «Ты болен. Болезнь по наследству передается. А хочешь ты этого наследства или нет, никто спрашивать не будет», – говорит она и смеется.

И вдруг птица на ветке всколыхнулась. И я понимаю, что уже стемнело. И что мы в бору, и никого, кроме нас. И что мы тут уже пару часов сидим.

– Так что там, скоро твой друг придет?

А Рупа все это время сидит как ни в чем не бывало. Веточку разглядывает с листиками. И иногда глаза закроет, будто дремлет. А потом снова откроет и на веточку смотрит.

– Вот почует, что я здесь, и придет.

– Что сделает? Почует? Что за друг такой? Мы Вия, что ли, ждем здесь?

Рупа рассмеялся

– Может, и Вия. Посмотрим.

– Ну ок, Вия так Вия. И сколько нам ждать еще?

– Я же сказал, Леннон, он сам решает, когда приходить.

Рупа хрустнул шеей. Размял плечи. Покрутил запястья.

– Вот ты спрашиваешь, сколько времени. Верно?

– Верно, и что с того? У меня аккумулятор сел на телефоне.

И я ему тычу свой черный экран. Что связи нет, зарядки нет, ничего нет. Мол, пора валить.

Рупа тем временем веточки складывает домиком. Поджигает.

– А что, если ты и есть время? Что тогда?

Солнце уже совсем скрылось за верхушками елей. Прохладный ветерок лизнул кожу. Я поежился и сел ближе к кострищу.

– Если я и есть время, то хер знает, что это значит.

– Леннон, подумай хоть чуть-чуть. Все равно, пока друг не придет, мы никуда не уйдем. Давай так спрошу. Если ты и есть время, что бы изменилось?

– Изменилось бы то, что я бы не пытался что-то успеть.

– А что тебе нужно успеть, Леннон?

– Да все: пожить, полюбить, выступить с концертом, китов найти. И побывать в Исландии.

– Чего?

– В Исландию, говорю, хочу. Послушать живьем «Sigur Rós».

– Понятно. Я тоже раньше так думал.

– А сейчас?

– А сейчас я думаю, что уже точно не успею. Это как ты на электричку опаздываешь и видишь, что точно вариантов успеть нет. Но все равно бежишь и думаешь о том, что следующая только утром придет. И если не успеешь, у тебя вся ночь впереди.

Рупа огляделся вокруг. Будто потрогал эту ночь. Потому что, думаю, уже что-то около одиннадцати было. И говорит:

– Только вот эта ночь и есть вся твоя жизнь. И утра не будет. И ты уже точно это знаешь. Что тогда у тебя остается?

– Только эта ночь, – говорю я. И тоже вокруг оглядываюсь. Словно мы вот про эту самую темно-синюю ночь и говорим. И только она у нас осталась. А утро никогда не настанет.

– Верно, только эта ночь у тебя и остается, – зловеще произносит Рупа. И глаза его сверкают.

– А лама говорит, что я – это и есть ночь, – продолжает Рупа. – Получается, тогда, что ничего не остается. Точнее, остается ничто.

– А ты сам как думаешь?

– Я думаю, что лама прав.